Зима все никак не приходила, на улице было мерзко и сыро. Но здесь холод вовсе не ощущался и напротив, камин давал ровное и глубокое тепло и мерцающий свет. Он любил смотреть на языки пламени, весело пляшущие над поленьями, да кто же этого не любит. А в этот поздний час он давал себе возможность рассматривать пламя через бокал дорогого виски, оно придавало янтаря в эту забавную пляску.

С возрастом, потребность во сне стала не такой очевидной и он мог так сидеть, погрузившись в свои думы, далеко за полночь. Он был в том возрасте, когда вспоминать об ушедшем было намного приятнее, чем думать о будущем, поскольку будущего осталось уже совсем немного и где-то в конце будет черта, которую надо перешагнуть, хочешь ты того или нет, богат, беден, здоров ты или болен. А что потом? Он очень надеялся, что дальше – ничего, ведь если там действительно было что-то еще, то это было бы страшно.

В общем, жизнь удалась. Он был богат, в его руках была сосредоточена огромная и очень своеобразная власть. Именно этого он и хотел от своей жизни, но почему же оно пришло уже на ее исходе, когда и насладиться-то всем этим невозможно, в полной мере?

Мягкой походкой хищного зверя из-за его спины бесшумно скользнула фигура молодого монаха, который разворошил уголья и подкинул несколько новых, душистых поленьев. Покончив с камином, он на секунду замер, но не увидев признаков интереса или какого-то желания у его властелина, он с поклоном и все так же бесшумно скользнул за его спину. Поскольку в каминном зале не было верхнего света, а все освещение шло от камина, то монах показался каким-то морским животным или крупной, черной рыбиной, которая просто нырнула в ночной мрак и растворилась в нем без остатка.

Он медленно и аккуратно поставил бокал на мраморный столик, снова откинулся на спинку мягкого кресла и поднял кисти рук так, чтобы они оказались между его глазами и огнем. Повернул так и сяк, при этом думая о том, что ему достаточно хлопнуть ими и исполнят любое его желание или каприз. Только вот беда, ни желаний, ни капризов у него почти не осталось. Ни плотских, ни моральных утех его естество уже не требовало и он вынужден был имитировать их, чтобы окружающие не почувствовали, что он утратил интерес ко всему окружающему.

Иногда он заставлял себя окунуться в какое-то дело просто для того, чтобы ощутить себя живым. Поскольку никому даже в голову не приходила именно эта причина его активности, все воспринимали такие вспышки как внушение свыше.

-Тупые мерзавцы, как же вы мне все опостылели! – Без особой злости подумал он и снова взял бокал с виски и снов стал рассматривать через него огонь, но уже одним глазом, а второй – прищурил, как это делают, когда целятся стрелковым оружием.

В этот момент послышалось шуршание за его спиной, но он сделал вид, что не услышал этого. Но тут возник высокий человек в черной рясе, который поклонившись, негромко начал:

-Владыка…

-Кто? – Перебил его патриарх.

-Александрийский патриархат, владыка. Вот пришло сообщение о том, что они признали ПЦУ…

-Ну хватит! Эти грязные ублюдки не могли сделать ничего хорошего. От любителей вонючих ишаков я даже не ожидал стойкости!

-Мы ответим, владыка?

-Конечно ответим! Что же, мы вот так будем сидеть сложа руки, когда наше бабло уводят из-под носа? Нет уж. Если тебя ударили по левой щеке – выбей подонку левый глаз, а потом – правый! Возьми нож и…

(окончание следует)