И вот примерно это начали понимать, а вернее – вспоминать об этом на Западе. Они полагали, что такие варианты ушли в историю, вместе с Третьим Рейхом, но глубоко ошибались. Они просто забыли, что кроме коричневой заразы была и зараза красная, но если коричневую удалось уничтожить, то красную решили не замечать, а она снова вылезла из своего глухого угла. Поэтому довольно показательным является то, что в западной прессе стали появляться статьи, наподобие той, которую мы предлагаем в переводе. В конце будет реплика от переводчика, так что тут есть о чем задуматься. Кстати, отсюда следует, почему мы должны уничтожить эту дрянь на собственной территории, а не вести с нею переговоры. Далее – текст.

***

Автор перевода: bhagavat das

УКРАИНА И СЛОВА, КОТОРЫЕ ВЕДУТ К МАССОВЫМ УБИЙСТВАМ

Сначала идет дегуманизация. Затем наступает время убийства.

Энн Эпплбаум  The Atlantic

На фото: Женщины проходят мимо умирающих от голода людей во время голодомора в Украине в начале 1930-х годов. 

Ира Гаврилюк стоит среди тел убитых членов семьи возле своего дома в Буче, на окраине Киева, в апреле.

Страшной зимой 1932-33 годов бригады активистов коммунистической партии ходили от дома к дому в украинской деревне в поисках еды. Бригады были из Москвы, Киева и Харькова, а также из деревень по соседству. Они вскапывали огороды, ломали стены, длинными прутьями проверяли дымоходы в поисках спрятанного зерна. Они следили за дымом из труб, потому что это могло означать, что семья спрятала муку и печет хлеб. Они уводили сельскохозяйственных животных и конфисковывали рассаду помидоров. После их ухода украинские крестьяне, лишенные пищи, ели крыс, лягушек и вареную траву. Они грызли кору деревьев и кожу. Многие прибегали к каннибализму, чтобы остаться в живых. Около 4 миллионов человек умерли от голода.

В то время активисты не чувствовали за собой никакой вины. Советская пропаганда постоянно твердила им, что якобы зажиточные крестьяне, которых они называли кулаками, были саботажниками и врагами – богатыми, упрямыми землевладельцами, которые мешали советскому пролетариату достичь утопии, обещанной его лидерами. Кулаков нужно смести, раздавить, как паразитов или мух. Их пища должна быть отдана рабочим в городах, которые заслуживали ее больше, чем они. Спустя годы советский перебежчик украинского происхождения Виктор Кравченко писал о том, каково это – быть членом одной из таких бригад. “Чтобы избавить себя от душевных мук, вы скрываете от глаз неприятные истины, полузакрыв глаза и разум”, – объяснял он. “Вы панически оправдываетесь и отмахиваетесь от действительности, используя такие слова, как “преувеличение и истерия” 

«Он также рассказал, как политический жаргон и эвфемизмы помогали маскировать реальность того, что они делали. Его команда говорила о “крестьянском фронте” и “кулацкой угрозе”, “деревенском социализме” и “классовом сопротивлении”, чтобы не дать человечности людям, чью еду они воровали. Лев Копелев, другой советский писатель, который в молодости служил в сельской бригаде активистов (позже он провел годы в ГУЛАГе), рассуждал очень похоже. Он тоже обнаружил, что клише и идеологический язык помогают ему скрывать то, что он делает, даже от самого себя: Я убеждал себя, объяснял себе. “Я не должен поддаваться изнуряющей жалости”. Мы реализовывали историческую необходимость. Мы выполняли свой революционный долг. Мы добывали зерно для социалистического отечества. Для пятилетнего плана.

Не нужно было сочувствовать крестьянам. Они не заслуживали существования. Их сельские богатства скоро станут достоянием всех. Но кулаки не были богаты, они голодали. Деревня не была богатой; это была пустошь. Вот как описал это Кравченко в своих воспоминаниях, написанных много лет спустя: “Большое количество орудий и машин, за которыми раньше частные владельцы ухаживали, как за драгоценностями, теперь (в колхозе) валялись под открытым небом, грязные, ржавые и не подлежащие ремонту. Истощенные коровы и лошади, покрытые навозом, бродили по двору. Куры, гуси и утки стаями рылись в неочищенном и брошенном зерне».

Эта реальность, реальность, которую он видел своими глазами, была достаточно сильна, чтобы остаться в его памяти. Но в то время, когда он ее пережил, он смог убедить себя в обратном. Василий Гроссман, другой советский писатель, в своем романе “Все течет” говорит устами своего персонажа: “Я больше не заколдован, я вижу теперь, что кулаки были людьми. Но почему тогда мое сердце было так заморожено? Когда творились такие ужасные вещи, когда вокруг меня происходили такие страдания? И правда в том, что я действительно не думал о них как о людях. “Они не люди, они кулацкое отребье” – вот что я слышал снова и снова, вот что все повторяли.

Со времени тех событий прошло девять десятилетий. Советского Союза больше не существует. Произведения Копелева, Кравченко и Гроссмана давно доступны российским читателям, которые хотят их прочитать. В конце 1980-х годов, в период гласности, их книги и другие рассказы о сталинском режиме и лагерях ГУЛАГа были бестселлерами в России. Когда-то мы предполагали, что простое изложение этих историй сделает невозможным их повторение. Но хотя теоретически те же самые книги по-прежнему доступны, мало кто их покупает. Мемориал, самое важное историческое общество в России, было закрыто. Официальные музеи и памятники жертвам остаются маленькими и малоизвестными. Вместо исчезновения, способность российского государства скрывать реальность от своих граждан и дегуманизировать своих врагов стала сильнее и мощнее, чем когда-либо. Все это – безразличие к насилию, аморальная беззаботность по отношению к массовым убийствам – знакомо каждому, кто знает советскую историю.

(Продолжение следует)