Она, аккуратно подбирая слова, чтобы не обидеть меня спросила о том, что дед мне рассказывал о войне, на что я ответил как есть – ничего и ни разу. Тогда она, очень надеясь на мое понимание, ответила: «Тогда и я не стану ничего рассказывать».

В тот момент я понял, что напрасно вообще свернул на эту тему, поскольку и моя бабка, и дед – успели уехать на стройки Донбасса из Харьковской и Сумской области, соответственно, а вся их родня – сгинула там в голод и похоже на то, что сгинула люто и так, что об этом нельзя даже рассказать, а лучше – не вспоминать этого вовсе.

В любом случае, они никогда не называли имен прабабок и прадедов ни по бабушкиной, ни по дедушкиной линии, то есть – они никогда не называли имен своих родителей. Что может заставить сделать из имен самых близких людей табу – страшно даже представить. В общем, родственники унесли с собой в могилу то, что творилось на их родине в голодуху, а о военном периоде могла рассуждать только одна бабушка, которая осталась дома в оккупации.

Остальные молчали и о войне, и о голоде. А это значит, в обоих случаях они скрывали либо что-то жуткое, что можно рассказать, но невозможно поверить в это, и уж тем более – понять, либо такое, что вызовет ряд последующих вопросов, на которые у них самих так и не нашлось ответов, например – как вы смогли в этом выжить и почему не попробовали как-то бороться с этой жутью.

Чтобы эта картина была понятной до конца, следует понять глубину той психологической травмы или просто слома психики, который произошел у моих родственников. Они не решались говорить об этом даже спустя полвека со времени, когда эти события имели место. Даже развал совка, а значит – отсутствие боязни оказаться в КГБ, не смогли снять с этих тем табу. Даже осознание того, что жить осталось уже совсем немного, а значит – безусловная перспектива унести этот кусок жизни с собою в могилу  не стала причиной того, чтобы хоть в общих чертах поделиться пережитым с близким родственником, который в принципе, готов был это выслушать.

Думаю, что бабушка «А» в принципе уже готова была что-то рассказать, но сомневалась в том, что я смогу удержаться и не нарушить ее режим монолога. А вопросы могли коснуться того, что и как она сама делала в то время, и тогда это будет просто невозможно рассказать так, чтобы вменяемый человек смог в это поверить и тем более – принять. Поэтому они сочли за благо унести все это с собой в лучший мир.

Это затянувшееся вступление, ставшее самостоятельной частью повести, на самом деле было рассказано для того, чтобы донести до того, кто будет читать эти строки то, что очень скоро будут вынуждены пережить пусть не все 73% избирателей Украины, но очень значительная их часть.

Уже сегодня видно, что они избрали трусов, лжецов и откровенных изменников, которые уже нанесли ущерб Украине и еще нанесут его, пока так или иначе, не оставят властные кормушки. А вслед за этим пойдет масса расследований, судебных процессов и прочего, которые покажут кто, на чьи деньги, что и как делал и при этом, какую преследовал цель. То есть, будут очерчены границы того капца, который наголосовала эта публика. И вот тогда дети и внуки начнут задавать вопросы о том, как голосовали их дедушки и бабушки, старики будут понимать, что если скажут правду, внуки зададут следующий вопрос: «Почему?». К тому времени уже полностью развалятся спецкомбинации дискредитации Пороха по Липецким фабрикам, барыгам, подыгрышам Путину и прочему. Такое внукам уже не расскажешь, а если и расскажешь, что именно этот бред стал причиной для того, чтобы они привели во власть изменников, то внуки как минимум – не поймут их, а как максимум – проклянут. Поэтому они будут молчать упорно и до могилы. Это было раньше, будет еще раз, только по другому поводу.

Все различие в той уже давней ситуации и грядущей заключается в одной, но важной детали. Тогда люди вынужденно оказались в такой ситуации, а эти сделали все своими руками и без принуждения.