Те, кто в свое время читал описание эвакуации КГБ из Киева в 1991 году, наверняка помнят сюжет с дымом сжигаемых документов. Накануне широкомасштабного вторжения в Украину тоже самое происходило и в посольстве федерации в Киеве, с тем же самым дымом. В любом случае, дым из таких учреждений означает одно – отсюда собираются уходить, а вот уже по какой причине – другой вопрос.

На самом деле, этот дым не возникает сам по себе или по чьей-то личной инициативе. Не знаю, как это устроено сейчас, а в совковые времена в каждом учреждении или воинской части была своя «секретка», где хранились соответствующие документы. Так вот, оборот этих бумаг был строго регламентирован и нарушение режима секретности могло стоить нескольких лет отсидки. Руководящие документы четко расписывали что и как должно происходить с документами в том или ином случае.

Просто для понимания того, насколько четко это работало. В каждой воинской части был свой узел связи и соответствующие средства закрытой связи. В масштабе батальона была закрытая телефонная и радиотелеграфная связь. Проще говоря, был телефонный коммутатор с оборудованием для закрытия каналов и радиотелеграф, где работали радисты. Они могли работать как на ключе, так и уже на клавиатуре, которая преобразовывала сигнал в азбуку Морзе. И вот именно этот канал связи был повсеместно распространен, поскольку он был самым простым и доступным.

Насколько могу вспомнить, радисты постоянно слушали эфир и как только слышали свои позывные, отвечали условным сигналом о том, что слышат его и с той стороны начинали передавать сообщение. Также все работало и в обратную сторону. Но фокус в том, что радисты не знали, что именно они передают. Кроме позывных отправителя и своих, в сообщении не было ничего, что можно было прочесть. А все потому, что им уже приносили для передачи закодированный текст.

Кодировал его боец, который постоянно находился в специально отведенном помещении. Мало того, что все, что находилось за дверью, могли видеть только те, у кого был допуск от уровня «совершенно секретно» и выше, но в моей части туда могли зайти только комбат, начальник штаба и зам начальника штаба по засекречивающей аппаратуре связи. А это значит, что там никого, кроме кодировщика, не было месяцами, со всеми вытекающими последствиями. За все время моей службы не было ни единого случая, чтобы кто-то попытался туда зайти, кроме указанных лиц. Я – заходил, поскольку кодировщик был моим хорошим товарищем.

Работал он следующим образом. Ему приносили текст, написанный на номерном бланке с шифром, он настраивал текущий ключ для машинки типа «Энигмы» и набирал принесенный текст. Машинка выдавала группы по пять знаков, вместо текста и эта бумага уже называлась «кодограмма». Ее, без декодирования, уже никто не мог прочесть. И вот она уже уходила радистам для передачи в эфир. После этого кодограмма и бланк с текстом сдавались в секретную часть, где секретчик что-то там подшивал, а что-то уничтожал. Поскольку шредеров тогда не было, уничтожение происходило в специально оборудованной буржуйке с сеткой в дымоходе, чтобы тяга не вытащила не сгоревшую часть документа или чтобы оттуда не вылетел кусок скрипта, который еще можно прочесть. К секретке мы вернемся позже, а сейчас – тот самый эпизод, ради которого все это написано.

(Окончание следует)