Глядя на «эвакуацию», которую сейчас демонстрирует оккупационная шайка  и о которой пишут (в следующем материале) наши коллеги оттуда, сами собой напрашиваются некоторые наблюдения, аналогии и выводы, которыми стоит поделиться. В этом плане, буду опираться на собственный опыт, а именно на то, что лично сам видел, слышал на месте и что известно из безусловно достоверных источников.

Так случилось, что эта самая оккупированная территория является родиной для части моих родственников, которые вообще не помнят своих пра-прадедов, которые жили бы в каком-то другом месте. Вторая же часть родственников оказалась там в пору «индустриализации», спасаясь от голода на Слобожанщине. А совокупно, никто из моих родственников до глубины, которую можно установить, не жил вне Украины. Поэтому субъективные рассуждения на эту тему имеют примерно такую основу, на которой все и построено.

С раннего детства мне удалось, пусть и эпизодически, но все же – наблюдать еще живых пра-бабок и пра-дедов, что называется – в естественных условиях. И вот что интересно, приехавшие на Донбасс с севера Украины, жившие в городе и работавшие на промышленных предприятиях родичи, разговаривали на суржике. Не на русском, а именно на суржике, который резко отличался от русского, на котором разговаривали более половины жителей промышленных городов. А вот та часть родичей, которые жили в небольших, заброшенных среди степей поселков, названия которых теперь многие узнали в 2014-15 годах, разговаривали на украинском и без суржика. Это были еще детские наблюдения, которые не выстроились в какую-то общую картину, которая требовала каких-то выводов.

Гораздо позже пришлось пообщаться с более далекими родственниками, которые жили в приграничных с Украиной селениях Ростовской области и оказалось, что там тоже разговаривают на суржике, но он отличался от слышанного ранее, поскольку в нем было меньше руссизмов. Вот это уже было удивительно и стало требовать какого-то пояснения. Но системно этим заниматься было некогда, поскольку к тому времени в эти места я приезжал на каникулы к бабушке летом и потому были более важные дела, которые имели все хлопцы подростки того времени, разве что без распивания шмурдяка. Тем не менее, кое-какие новые знания обрести удалось.

Например, стало понятно, что родственники, приехавшие с Севера Украины, на самом деле бежали от чего-то настолько жуткого, что мне ни разу не удалось их разговорить на эту тему. Причем о том, что это был действительно какой-то невообразимый хоррор, свидетельствовала реакция моих деда и бабушки на расспросы о прошлом. Они никогда не рассказывали ни о своих родителях, ни о том, были ли у них братья и сестры или вообще – родственники или нет. Но судя по тому, что никто к ним не приезжал в гости, родственников не было. Еще один момент. В те времена в любом доме или квартире обязательно стояли фотографии родителей и других родственников. Здесь же – были фото детей и внуков, а в другую сторону – ничего.

Степень же хоррора можно было установить еще и по той реакции, которая была когда я спрашивал о войне. А по определению, рассказать было что, поскольку бабушка с детьми осталась в оккупации, а дед – прошел всю войну с самого ее начала и демобилизовался почти через год после ее окончания. Так вот, бабушка довольно много рассказывала об оккупации, о чем я не раз писал, а дед о войне не рассказал ни слова. 

Но по его реакции на чтение мемуаров Жукова и других полководцев, когда он периодически смеялся до слез, было понятно, что он просто не хочет мелкой бестолочи, которая постоянно влазит в какие-то мордобои и другие мероприятия, рассказывать о серьезных вещах, которые эта бестолочь не поймет. А вот тема о том, где их родственники и почему они сюда приехали, имела одинаковую реакцию – стеклянный взгляд и просто отрубленное молчание. Тогда еще заметил, что видимо, там было что-то куда более страшное, чем война.

(Окончание следует)