Насколько можно понять, если бы гражданские не увидели всю эту красоту, ни Пентагон, ни руководство США даже не знали бы об этих мероприятиях. Тем более, что в данном случае уже речь идет о готовых объектах, а на их создание требуется какое-то время. Оно и понятно, поскольку военным нет нужды сканировать песчаные просторы, если для этого нет веского повода. Но теперь он есть. И с учетом того, что авианосцы имеют всего несколько стран, а конфигурация корабля каждой страны имеет свои выраженные особенности, то в данном случае нет сомнений в том, что макеты и авианосца и эсминца – копируют американские корабли. Для чего это нужно – вопрос риторический.

Отсюда следует простой вопрос о том, как у кого-то повернется язык вещать что-то о китайском «дружелюбии» или о «взаимовыгодном сотрудничестве» с Китаем? Что еще нужно для того, чтобы наконец избавиться от этой дури? Ведь на самом деле, и Пекин, и Москва давно показали, что в слово «мир», например, они вкладывают совсем не тот смысл, который обычно применяют нормальные люди в нормальных странах. 

То же самое можно сказать о «сотрудничестве», «добрососедстве» и даже «любви». Кстати, о том, как оно там все вывернуто, у нас была давняя притча и если кто ее не читал – рекомендуем. В ней как раз и развернуто безусловное умение нео-коммунистов или квази-коммунистов выворачивать наизнанку смысл слов. Не зря парламент Латвии принял закон, в котором коммунизм приравнивается к форме психического расстройства. Впрочем – вот притча об этом.

***

ВСЕГО ОДИН ШАГ 18 июня 2018 г

Сейчас уже нельзя сказать, что он не любил людей. Это соответствовало бы действительности несколько десятков лет назад. Будучи пацаном, он всегда ждал подвоха от друзей, старших пацанов и родителей и знал цену их улыбке, которая почти мгновенно и почти не меняясь переходила в злобную гримасу ненависти или ярости. Чуть-чуть что-то менялось в уголках глаз и немного тоньше становились губы и это было уже совсем другое лицо, несущее неприятности. Причем, самым отвратительным была не сама злобная гримаса, а тот неуловимый миг перехода от улыбки к этой «лицевой конструкции». На протяжении своей жизни это чувство крепло и обрастало все новыми оттенками, пока не превратилось в некое подобие глухой ненависти. Со временем, когда у него появилась власть распоряжаться судьбами  отдельных людей, он научился воспринимать их не как разумных живых существ, а как проблему. Она могла быть большой и маленькой, острой и скрытой, потенциальной и уже проявившейся, но проблемой. Каждый, с кем ему приходилось иметь дело, попадал в разряд проблемы и все усилия мозга были направлены на то, чтобы правильно классифицировать проблему.

Со временем он обнаружил, что не только он сам так относится к людям, но и почти все окружающие, так или иначе – пользовались этими же принципами. Он вовремя понял, что очень многие наблюдают за ним, и за такими, как он сам, чтобы оценить умение распознавать, сортировать и главное – решать проблемы. Оказалось, что он их решает примерно так, как этого от него ожидают и он стал быстро расти.

Однажды он полностью осилил принцип своего дальнего предшественника, который мыслил примерно так же и его главный принцип гласил следующее: «нет человека – нет проблем». Он долго распекал себя за то, что так поздно осознал глубину этого тезиса и как много возможностей было упущено. В какой-то момент ему даже сделалось страшно от того, что он мог пройти мимо этой открытой двери и даже не заглянуть в нее. Первые же опыты практического применения неожиданного открытия мгновенно дали оглушительный успех. Потом ему даже показалось, что таким образом он питает некую машину или сущность, поднимающую его все выше и выше.

Когда высота стала уже такой, что могла закружиться голова, он заметил странную особенность. Его не любовь к людям уже явно переросла в какую-то холодную форму ненависти, сходную с презрением. Но в то же время стало понятно, что именно такое, почти нескрываемое презрение и готовность мгновенно стереть любую проблему самым радикальным способом, необычайным образом ощущается окружающими как нечто сверхчеловеческое или даже божественное, что повергает их в благоговейный ужас и внушает покорность. В этот миг он осознал, почему так превозносилось богоподобность и богоравность фараонов.

При этом, он не был полностью лишен теплых чувств, хотя питал их только к животным. И вот теперь, сидя у костра, на берегу озера, в абсолютном одиночестве он вдруг вспомнил что-то из давно прочитанного, возможно, из Диккенса о нравах викторианской Англии, где аристократия скрывала свои теплые чувства к родным и близким, а уж тем более – к незнакомым людям или массам людей. В то же время, допускались проявления нежности к животным: собакам и лошадям.

Он с удивлением обнаружил, что именно такие чувства у него вызывают эти животные, собаки и лошади. Он долго размышлял на эту тему, чувствуя пульсацию аристократической или даже божественной крови в собственных висках. Так он и сидел, летнее Солнце совсем село за горизонт, а черное, не подсвеченное городскими фонарями небо, в которое еще не нырнула тонкая дуга Луны, слилось с такой же черной гладью озера, а звезды плавно перетекли с небесного свода на почти неподвижное зеркало озера. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что сидит не у озера, а на загадочном краю земли, где и вверху, и внизу мерцают мириады крохотных светил а Земля осталась где-то за его спиной. Вот он и Бездна, он и Вечность, он и Вселенная, просто, накоротке, на «ты».

Ощущение было невероятным и завораживающим. Он осознал, что перестал быть человеком, в обычном понимании этого слова, ибо те черви, те пресмыкающиеся существа, которые копошатся у его ног и каждое из которых смотрит на него снизу вверх и надеется на его милость – просто люди, а он уже давно и высоко над ними. Калейдоскопом или чередой картинок, что-то говорящих только ему, пронеслось детство, юность и зрелые годы, когда он еще не черпнул из бездны вечности и не принял этого чудесного причастия, вознесшего его на вершину, с которой он сейчас обозревает пространство и время.

Знающие люди, колдуны и шаманы, не раз говорили ему, что он перестал быть человеком и на него уже не распространяются людские законы и для того, чтобы почувствовать их правоту, надо остаться наедине с собой в специальных местах, где замыкается колесо времени и раскрывается цветок пространства. Это озеро было одним из нескольких таких мест, но именно здесь он впервые ощутил то, о чем ему много раз говорили. Теперь, он почувствовал в себе силы для того чтобы послать призыв в эту Бездну и возможно – получить ответ из нее.

Он слышал, что получив неограниченную власть на своей земле, верховный правитель мог получить возможность общения с вечным миром, не зря же в разных странах в разные времена и в разных культурах это называлось «власть, данная Богом». Больше власти, чем сейчас есть у него, больше ни у кого нет. Если бы он не знал наверняка, что в этот момент никто из людей не может его увидеть, он никогда не позволил бы себе сделать то, что делал сейчас. Он смотрелся в одному ему известную точку небесного свода и позвал:

– Эй вы там, наверху! Есть разговор!

Но ничего не случилось. Небо никак не отреагировало, а по глади озера не пронеслась даже стайка маленьких волн. Он повторил свой призыв громче, но результат оказался таким же, как и прежде. Тогда он собрал все свои силы и направил свой вопль к звездам:

– Эй…, – и в этот момент он заметил некую вспышку или светящееся пятно, примерно находящееся на противоположном берегу озера. Оно мерцало и двигалось, чем и привлекло внимание. Но как он ни напрягал зрение, ничего разобрать не удалось и когда концентрация внимания на этой точке достигла предела, вдруг раздался шорох, подобный тому, как он слышал во время полетов стерхов. Рядом с ним на небольшой обрыв берега кто-то грузно и с разгона уселся. Это была очень странная ситуация. Самым светлым пятном окружающего мира было небо и его отражение в озере, а берег был самым темным местом и потому было решительно невозможно рассмотреть, кто именно присоединился к его одиночеству. Глаз улавливал даже не контур сидящего, а его массу в момент движения.

Он ждал, что однажды встретится с чем-то подобным. Колдуны, астрологи, хироманты и некроманты, все говорили ему об этом, но все равно все произошло неожиданно и даже жутковато. Причем, незнакомец явно не желал подавать других признаков жизни, кроме эффекта присутствия.

– Ты кто? – не очень уверенно, но стараясь владеть голосом, спросил он.

– Ты звал, я – пришел.

– Ты оттуда? – он неуверенно тыкнул указательным пальцем в небо.

– Можно и так сказать, но это – не имеет значения. Ты ведь что-то хотел, не так ли?

– Да, но сначала мне надо понимать, с кем я веду беседу. Ты же ангел?

– Если тебе так удобно, то  – да.

– Ты – справа от меня, значит – ангел-хранитель?

– Меня по-разному называют, но так – чаще всего.

– Значит ты не причинишь мне вреда?

Послышался грудной смех, а потом – кашель. Собеседника явно развеселил этот разговор.

– Придвинься ближе и ты все поймешь.

Он нерешительно придвинулся, ведь одно дело слышать о таких вещах от холуев, а другое дело – увидеть все собственными глазами. Это не на лошадке с ружьем рассекать. Но он придвинулся почти вплотную и ощутил тепло от того места, где был незнакомец, хотя самого его почти не было видно. Чтобы понять, где тот находится, надо было переводить взгляд по дуге, только так можно было увидеть нечто прозрачное, но более плотное, чем окружающее пространство.

– Прикоснись ко мне.

Он попытался прикоснуться, но из этого ничего не вышло. Рука прошла сквозь призрачную фигуру и из тактильных ощущений была заметна только разница в температуре. Фигура была  немного теплее окружающего пространства и это все, что можно было почувствовать.

– Видишь, я ничего не могу с тобой сделать, даже если бы хотел. Это максимум, что я могу проявить в вашем мире. Но ты хотел о чем-то поговорить? Говори.

Он стушевался, ибо оказался не готовым к такому быстрому и открытому разговору. На самом деле он хотел спросить о вечности, о том, что с ним случится за порогом смерти, каким он останется в памяти потомков, но в какой-то момент осознал, что все эти вопросы глупы и разговор на эту тему может просто не состояться. Он вдруг припомнил, что в молодости почитывал стихи Омара Хайяма и неожиданно для себя решил задать совсем другой вопрос.

– Я хочу спросить о любви.

Резкое движение собеседника можно было трактовать как неожиданно возникший интерес, и будь это человек, так бы он развернулся и удивленно смотрел бы на спрашивающего.

– Нет, любовь мужчины к женщине меня давно не интересует. Мне интересно другое. Как может народ любить того, кто его ненавидит? Я читал много документов из архивов и примерно уловил зависимость любви народа к правителю от его отношения к народу. Тот правитель, который его жалел или пытался для него сделать какие-то облегчения, неизменно становился чуждым народу. И наоборот, чем жестче с ним обращаются, чем больше пролито крови, чем больше трупов, тем сильнее его любят. Вот сам посуди, почти все памятники, которые поставлены хоть при мне, хоть до меня, воспевают не просто жестоких правителей, но тех, кто рвал ноздри, заливал свинец в глотку, сдирал живьем кожу, сажал на кол, а потом – вешал, расстреливал или попросту забивал до смерти. Ведь народ это все знает и помнит, но любит именно таких. В чем тут дело?

– Ты всегда знал ответ на этот вопрос и сейчас – тоже знаешь. Ты хочешь меня проверить?

– Нет-нет, у меня есть свои догадки, но наверняка я этого не знаю.

– Хорошо, я отвечу тебе и даже покажу. Только ты должен быть уверен в том, что примешь этот ответ и его демонстрацию. Подумай хорошенько.

Тем временем над водой стал подниматься туман и небо скрылось в серой пелене. Горизонт исчез, а лес за спиной – растворился, как это бывает с темной акварельной краской, по которой прошлись кисточкой с водой. 

(Окончание следует)