“Ученые выявили положительный эффект от сквернословия. Оказывается, мат делает человека физически сильнее, хоть и ненадолго.

К такому выводу пришел лауреат Шнобелевской премии Ричард Стивенс. В ходе эксперимента он установил, что человек лучше выполняет физические упражнения, если сопровождает их крепким словцом.

Ученый и его коллеги предположили, что во время сквернословия активизируется симпатическая нервная система, которая стимулируется и во время стресса. В результате мышцы начинают работать активнее. Однако эффект от ругательств длится недолго.

“Ругань воздействует на эмоциональные центры головного мозга и, по-видимому, возникает в правом полушарии мозга, в то время как большая часть деятельности мозга по поиску нужных слов происходит в левом полушарии”, – пояснил Стивенс“.

 

Еще Иван Петрович Павлов, знаменитый физиолог, когда с собаками своими возился, изучая у них всяческие инстинкты, заметил, что крепкое словечко, вовремя сказанное, придает не только уверенность в себе, но и благоприятно сказывается на том, кому оно непосредственно было адресовано. Особенно это на четвероногих братьях замечалось.

Бывало, тяпнет его за палец какая-нибудь отчаянная воспитанница, не желая, чтоб над ней эксперименты коварные проводили, то профессор, вместо того, чтобы палкой ее хорошенько оприходовать, обматерит лишь ласково, дружелюбно, почти по-отечески… И собачатина подожмет хвост, виновато потупится, и молчит, не кусается больше. Наверное, жалеет, что разговаривать не умеет. Не то бы столь же достойно ответила профессору, смачно завернув трехэтажные идиоматические обороты. Свои, собачьи…

Тут налицо и к животному гуманный подход, и на душе сразу легче и не так обидно.

Другой профессор, который Менделеев, известный химик, тоже не раз замечал положительные эффекты сквернословия. К примеру, сидит он у себя в комнате, изобретает что-то, опыты ставит, смешивает реактивы в пробирочках, насвистывая веселые песенки. Специально для поднятия хорошего настроения он и формулу водки изобрел: нальет из графинчика рюмашку, запрокинет внутрь себя, и химичит задорно. Иной раз под это дело перестарается, спутает реактивы, те как забурлят, будто джинн в колбе пробудился, да как рванут что есть мочи! Половины лаборатории будто не бывало, прокопченный профессор в лохмотьях… Но хуже всего, что отовсюду взбудораженные соседи лезут, вспоминая и самого профессора, и его, менделеевскую, бабушку разом с прочими почившими родственниками всякими непечатными перчеными словами. Вдобавок грозятся в домоуправление пожаловаться и выселить к… той же, почившей, бабушке… Типо, туда, где она вот уже сколько времени мирно обитает…

Понятно, что настроение у химика ни к черту. Тут на ремонт деньги надо где-то брать, и реактивы новые покупать, а тут еще и эти… Ну, и понятно, что сразу же он активизирует симпатическую нервную систему: отвешивает им ответку столь глубоко смысловую, столь яркую, что галдящие соседи тотчас понимают свою ничтожность, и быстренько ретируются восвояси. Отборное сквернословие освобождает Дмитрия Иваныча не только от буйных соседей, но и возвращает душевное равновесие. Освобожденная от стресса душа ликует и набирается сил.

Вот такой получается профит.

С людьми учеными все понятно. Они люди  для того и ученые, чтобы себя не обидеть. Однако литературные классики тоже от них не отставали и в этом деле сбоя не давали.

К примеру, известный хрестоматийный писатель Лев Толстой тоже в плане умелого употребления слов задних не пас. Обычно он весь свой словарный запас в толстые книжки укладывал, аккуратно по томикам расфасовывая. Но в те царские времена в книжках особо выражаться запрещали, цензура жестко это дело пресекала и преследовала. За такое и на каторгу угодить можно было. Поэтому все писали вежливо, знаки препинания расставляя в нужном месте и лишних троеточий в тексте не нагромождали.

Вот и Лев (который Толстой был), тоже старался особо не выражаться. Разве что так, когда почувствует, бывало, хандру, снижение активности, то сразу от текста отрывался и за молоток и гвоздь хватался, норовя этот гвоздик куда-нибудь вогнать. Как только найдет место без гвоздя в стене, сразу новый уже пристраивает, только заместо гвоздя по пальцу себе – бац! Будто случайно, а на самом деле намеренно, для расслабона: палец чернеет, а писатель выдает густую тираду смачных выражений, от которых у цензора шевелюра бы вмиг выпала! И свекла бы в лукошке покраснела от стыда.

Но основные смачные фразы рождались после общения с супругой, – женщиной скверной и на язык острой. Вот уж кого не Бог создал, а дьявол! И как только в одном существе могло вместиться столько сумбура и желчи в едином числе?! Заведет, бывало,  свою шарманку спозаранку и до вечера не смолкает. Как тут быть успокоенным и умиротворенным? Какое творчество это стерпит?

Ну, понятно, что писатель в ответ не смолчит, выдаст тираду из непечатного текста будущего романа, выговорится от души. Наяву положительный эффект сразу ощущается: душа свободу вдыхает полной грудью, мысли резвые в голову стремятся с новой силой! И жена сей текст воспринимает положительно, успокаивается наконец, мозговыми полушариями осознавая присутствие мужского начала и его доминанту.

В перерывах между писанием и руганью с женой, писатель ходил в школу. Не в смысле знания получить, а в смысле отдать. Было у него такое хобби: бедных оболтусов к наукам приобщать. Он им то да сё, специально азбуку создал, хлебушком прикармливал и свет науки на горизонте зажигал, однако оболтусы на то и оболтусы, чтобы от знаний легкомысленно отказываться и все добрые начинания топить в ближайшем пруду тупоумия.

Любимым занятием учащихся было подкладывание кнопок на стул учителя. Ну, и на полу с десяток в придачу. Набросают, черти, и ждут, когда писатель нижней своей частью решит соприкоснуться с поверхностью. Поскольку известный учитель любил ходить босиком (как-то не сложилось у него с обувкой; размера, что ли, подходящего не было?), то каждый контакт с колющей частью заканчивался долгой непечатной тирадой, которую учащиеся воспринимали гораздо охотнее любой науки. Пусть ты и сотню раз Толстой, а без перченой приправы блюда не приготовишь! Тем более, что массовое сознание без приправ никакие блюда не потребляет. Пиши хоть двести томов своих книжек, хоть триста…

Но это люди ученые, грамотные, тут все понятно…  Они знали, где душу можно отвести, а где воздержаться надо. Двояко жили, так сказать. Днем – лапочки, по вечерам – в тапочки! Хи-хи! Ага!

Однако каждый ученый или писатель – продукт своего народа, его голова и прочие части тела. Для этого народа он в пробирках реактивы мутит, и страницы белые чернилами портит. Для него, народа, водку изобретает и Анну Каренину со свету изводит. И народ, вкусив обоих изобретений, сидит потом где-нибудь на станции с гармошкой, поет непечатные частушки, – а душа-то радуется, торжествует!

“Эх, трым-тырырымц!”

Много ли душе надо?! Душе налей да выговориться подай! Можно еще вдобавок кулаками помахать для разрядки. У соседа семафоры под глазами, а ты счастлив! И чувствуешь, что жизнь не зря проходит, не без толку! Живи и радуйся!

Так веками и жили: одни слова, ядреные, от других не отрывая, всю любовь да ненависть с выражением друг дружке преподносили и совершенно не различали одно от другого. Снимали стрессы без всяких там научных доказательств. Потому что знали: без мату никакого проку в жизни нету! Без него и мысли путаются, и эффект не тот!

Поэтому всякие там исследования заграничные по поводу сквернословия отстали лет на… На много, в общем. То, к чему пришли закордонные исследователи недавно, народ рассейский знал издревле, и каждое непечатное словечко пропечатывалось в мозгу еще с молоком матери.

“Эх, трым-тырырымц!”

Вот так вот, с эдакой вот матерью, и поживают по сей день. Она ведь и жить помогает, и на путь истинный настраивает. Мать, она и есть мать… пусть и ядреная…  С ней и душе в радость, и будущее видится не таким уж мрачным!

© Гай Ворон