Довелось как-то послушать большое интервью Леся Подервьянського, где он рассказывал о том, как начал писать свои литературные произведения, и в том, что он рассказал, я неожиданно угадал очень многое. С его слов, у него все началось во время прохождения срочной службы в совковой армии. Там он столкнулся с запредельным абсурдом, который либо серьезно калечил твое сознание, либо тебе приходилось как-то от всего этого абстрагироваться.

Но суть совковой армейской среды сводилась к тому, что взять и отстраниться от всего движения было нельзя по определению. Таких молчунов, которые что-то там сами себе в голове шифруют, не то что не любили, их вычисляли мгновенно и брали в оборот. Причем, делали это как офицеры, что бывало реже, так и прапорщики, а чаще «старики», которые уже полностью пропитались совковой кирзой и стали ее активными разносчиками. Тех, от кого было непонятно что ожидать, доводили до предела слома, чтобы увидеть, что там у него за нутро.

Но была и другая форма сохранения своего «я» в такой обстановке. Ты вроде бы принимаешь участие во всех этих мероприятиях, но если остальные действительно принимают все это на веру и живут этим, то единицы просто проталкивались вперед, чтобы повнимательнее рассмотреть все эти движения. 

Включив в себе режим исследователя, ты не терял интереса к процессу и потому для окружающих не казался чужеродным телом, но все равно был на позиции наблюдателя и в большей или меньшей степени, становился критическим исследователем. А критическое мышление не давало выжечь тебя внутри до пепла, как это происходило в большей части случаев.

Но уже спустя десятки лет после окончания службы удалось вывести еще один важный момент, который необходим для устойчивости такой позиции. Абстрактное исследование вряд ли могло бы удержать психику в нормальном состоянии, для этого была необходима фиксация результатов своих исследований. У меня этот элемент присутствовал в определенной форме, а вот у Леся это вылилось в написание пьесок и рассказов. В результате он рассказывает о своей службе в армии языком исследователя и это – сразу бросается в глаза.

А в итоге, такие наблюдения и такая позиция дали ключ к пониманию сути совка, поскольку армия была одной из двух идеальных его состояний. Один – армия, а второй – тюрьма и по сути, они не сильно отличались между собой по системе и принципам организации. Понимая одно, ты легко понимал второе, а понимая это, ты понимал совок таким, каким является его суть, без мишуры с пломбиром и колбасой по 2.10. 

Более того, внутреннее отвращение к нему становилось мощным психологическим иммунитетом на всю оставшуюся жизнь. Об этом я могу рассуждать с полной уверенностью, поскольку большая часть жизни осталась позади и это мироощущение неприятия совково-коммунистической дряни ни разу не дало сбоя.

Ну а то, что тюрьма и армия – близнецы-братья в совковом исполнении, стало понятно по некоторым собственным наблюдением, но в виде общей картины, это начало формироваться с одного очень интересного разговора, который явно оказался неожиданным для его инициатора. Спустя время я задавал себе вопрос о том, была ли это провокация и до сих пор однозначного ответа на него нет, хотя ни я, ни мой товарищ, который присутствовал при этом разговоре, не должны были представлять интереса для «особого отдела».

(Окончание следует)