Она никак не хотела проноситься как в калейдоскопе, и вообще, она не хотела нестись. Жизнь ползла перед его глазами как странное кино от старой, заправленной в кинопроектор ленты. На минуту он даже почувствовал запах, который издает кинопленка от горячей лампы проектора.

Вот он еще совсем маленький, стоит в длинной очереди к мавзолею Ленина на красной площади. Холодно, очередь продвигается очень медленно, снег скрипит под ногами, мама то и дело вытирает сопли под шарфом, которым он замотан по самые глаза. Теперь они в мавзолее, он сидит на папиных плечах и смотрит в стеклянную колбу, в которой лежит большая кукла в костюме. Все молчат и пытаются изображать скорбь.

А вот он уже – октябренок. Ему доверили барабан и палочки, и у него неплохо получается стучать по барабану. Еще немного и он – пионер с красным, шелковым галстуком и в белой рубашке. На его голове – красная пилотка, переходящая по наследству от предыдущих поколений пионеров. Он снова – барабанщик, а рядом с ним Андрюха – горнист.

Андрюха старается дудеть, но горн издает верещащие звуки, абсолютно не напоминающие хоть какую-то мелодию. Андрюха дует, смешно раздувая щеки, по его лбу катится пот, впереди кто-то несет флаг и марширующий за ними класс весело кричит речовку: «Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!». Все это уплывает, и стихает барабанная дробь.

Теперь он – комсомолец. У комсомольцев нет барабанов, только небольшой значок в виде темно красного флага с небольшим профилем портрета Ленина. Именно в это время он научился барабанить без барабана – стучать. В институте он внимательно следит за тем, кто и что говорит, делает или даже хотел бы сделать. Все это он аккуратным почерком выводит на листке бумаги, непременно начиная текст словами: «Настоящим докладываю».

После того, как по одной из его докладных были отчислены трое студентов и куда-то исчез один преподаватель, он почувствовал, как переродился в другую, высшую сущность, которая может повелевать судьбами людей, пусть не всех, а некоторых. Примерно в это же время ему оказали высокое доверие и он получил свой агентурный псевдоним и номер агентурного дела.

Он уже знал, что иногда, между прочим, в своих отчетах он мог нечаянно вставить фамилию неугодного ему человека и с тем приключались различные неприятности. Он никогда не интересовался, куда исчезают  люди, о которых он писал, но догадывался о том, что теперь он вряд ли их когда-то встретит.

И вот он закончил институт и попал на ответственную работу в министерство, где было необходимо хорошо знать хотя бы один иностранный язык. Очень скоро ему стали поручать задания, связанные с выездом за рубежи страны. Он понял, что доверие страны стало абсолютным, поскольку в его руках побывали такие секреты и ценности, что такое могло случиться лишь с немногими людьми. Он отвечал взаимностью и писал буквально обо всем подозрительном, что бы и где бы это не происходило. Случись это с его детьми или родителями, он бы ни секунды не раздумывая написал бы об этом, хорошо понимая последствия этого шага. Он уже просто шкурой чувствовал, что страна вот-вот поднимет его вверх и поручит что-то совсем огромное и запредельно ответственное и был готов к этому.

И вот перед глазами потянулись самые тяжелые времена его жизни. Страна, которой он был готов отдать все – рухнула и оставила его наедине с собой. Впервые в жизни он задумался о том, что с ним случится, если кто-то посторонний доберется до тех записок, которые он писал всю жизнь и которые наверняка хранятся в нужном архиве. Такого страха он не испытывал никогда, и тогда он стал верующим, и в своих молитвах просил Бога не дать посторонним добраться до закрытых архивов. Было именно страшно, а не стыдно, поскольку все содеянное им было для государства, а не для себя лично, и стыдиться было нечего. Было больно и страшно, а потому – он стал пить горькую и пить много.

В какой-то момент, его молитвы изменились и он стал просить послать правителя, который продолжил бы дело умершей страны, и его молитвы достигли нужного места, такой правитель появился. Он это почувствовал сразу, по его речам и жестам, а особенно он почувствовал что-то щемяще родное, когда этот избранник пообещал мочить врагов в сортире.

Однажды в его доме раздался телефонный звонок и его пригласили на собеседование на старое рабочее место. Это было возрождение. Да, за тот отрезок безвременья он потерял часть своего здоровья и десяток лет жизни, но не утратил ни хватки, ни преданности, ни желания работать для страны, ни веры в правильность выбранного пути.

Да, в новой структуре он уже не имел прежних перспектив, но даже в той роли, которую он был призван играть, было достаточно много от его прошлого состояния и теперь он мог ценить даже это. Десять лет не прошли даром. Здоровье постепенно сдавало и он мечтал лишь об одном – умереть не в собственной постели, а на рабочем месте, в здании родного министерства.

И вот сейчас, уже ускользающим сознанием, он оглянулся на весь свой пройденный путь и ему не было в чем себя упрекнуть. Он все сделал бы ровно таким же образом, как по факту и сделал. Он был доволен собой и рад, что умирает на работе. Да, не в своем рабочем кресле, а в мужском сортире на 19-м этаже, но это было даже символично. Хозяин начал свое правление с обещания мочить врага в сортире, и вот теперь он сам отдает Богу душу именно в сортире. Это ему показалось очень символичным и он воспринял это с благословением.

Угасающее сознание еще не успело отключить его слух, и последнее, что он услышал, это разносящиеся откуда-то новости, в которых диктор говорил о трагедии, случившейся в Башкирии. Там тоже умер человек и тоже – в сортире. Где-то в далекой Башкирии, чудак угодил в выгребную яму, где и захлебнулся насмерть. Да, подумал он в последний раз, умереть в сортире тоже можно по-разному и благословил именно такую свою смерть в здании МИД РФ, на 19-м его этаже, в помещении мужского сортира, между вторым и третьим писсуарами.